Босиком по траве  - Эми Хармон

– Джози? Ты точно цела? – заволновался Сэмюэль.

Он протянул ко мне руки и снова сжал мои плечи сквозь мешковатую толстовку. Что-то надломилось в моем сердце, и все внутри перевернулось. Словно я неосторожно ступила на корку льда, сковавшую озеро. Каждый вдох обжигал мне грудь, будто я пробежала десять миль в минусовую температуру. После смерти Кейси я постоянно держала чувства под контролем, но теперь моя выдержка дала слабину и разжала железные пальцы.

Не осознавая, что делаю, я шагнула к Сэмюэлю, прижалась щекой к его широкой груди, провела ладонями по мускулистым плечам и вцепилась в его футболку. Я судорожно вдохнула и всхлипнула. Потом разжала пальцы и обвила его руками за талию. Я схватилась за него, будто за последнюю соломинку. Может, так и было. Мы не виделись много лет. С тех пор как я в последний раз встретилась с Сэмюэлем, в моей жизни произошло так много всего. Но в это мгновение я словно опять стала тринадцатилетней девочкой. Ко мне вернулся мой дорогой, давно потерянный друг, и я отчаянно вцепилась в него, не желая больше отпускать.

Я не видела его лица, но мое поведение наверняка его шокировало. Я ведь до сих пор не сказала ему ни слова, кроме его собственного имени, и вдруг кинулась обниматься под дождем посреди дороги. Потом я почувствовала, как сильные руки медленно поднимаются и обнимают меня в ответ. Стало тепло. Я вздрогнула от удовольствия. Его пальцы начали гладить меня по волосам. «Ш-ш, тише», – повторял он, и я вдруг поняла, что плачу. Мы стояли под дождем, а Сэмюэль все обнимал меня и не пытался высвободиться. Ни слов, ни вопросов, только утешительные объятия.

Наконец он отцепил меня от себя, накинул на Шарлотту веревку, положил руку мне на плечо, и мы вместе пошли домой. Я шагала рядом с ним, исполненная благодарности, радуясь тому, что я не одна.

Сэмюэль остановился возле моего дома. Кобыла подгоняла его тихим ржанием, тыкаясь носом ему в спину. Ей не нравилось стоять под дождем. Сэмюэль убрал руку, лежавшую на моем плече, и посмотрел на меня сверху вниз. С его шляпы падали крупные капли.

– С тобой точно все в порядке? – мягко спросил он.

Я кивнула.

– Спасибо, Сэмюэль. Я так рада тебя видеть, – искренне ответила я, а потом повернулась, быстро зашагала к дому и скинула промокшие кроссовки прямо на крыльце, которое было укрыто козырьком.

Сэмюэль все еще стоял под дождем и смотрел на меня. Я вошла в дом и осторожно закрыла за собой дверь.

В ванной я стянула с себя толстовку через голову. Когда ткань закрыла мое лицо, я вдохнула знакомый запах. Мне так не хотелось ее снимать, хотя я дрожала от холода, а горячий пар, поднимавшийся над ванной, так и манил к себе. Вспоминая свое поведение, я даже не могла устыдиться. Сэмюэль! Я поверить не могла, что он снова здесь, в Леване. Так много лет прошло! Я снова подумала о своем странном поведении. Я понимала, что при следующей встрече с ним буду сгорать от стыда, но пока переполнявшая меня радость от встречи была слишком острой, чтобы сожалеть.

На протяжении двух лет я наслаждалась нежностью, которую щедро изливал на меня Кейси. Но его не стало, и для меня наступили голодные времена. После его смерти любое проявление любви и сочувствия лишь мешало мне сдерживать отчаяние, и я сторонилась всех, от кого они исходили. Долгое время я напрягалась от малейшего прикосновения. Когда постоянно отталкиваешь близких, это превращается в жуткую привычку. Люди начинают думать, что ты сама так хочешь.

И вот внезапно мне ужасно захотелось ласковых прикосновений. Тактильный голод, как и обычный, охватывает тебя целиком. Люди не созданы для одиночества. Господь дал нам гладкую, чувствительную кожу, которая всегда стремится ощутить чужое тепло. Наши руки стремятся к объятиям, пальцы – к прикосновениям. Нам необходимо общество близких, их любовь.

Я резко сдернула с себя толстовку и помотала головой, прогоняя праздные мечты. Потом сняла все остальное и легла в ванну, погрузившись в горячую воду. Она скрыла мою голову, мое лицо, а вместе с ними и мысли. Потом я велела своей привязанности, многие годы дремавшей в глубине моей души, убираться, пока я не выставила себя полной дурочкой.

* * *

В том году мой день рождения пришелся на воскресенье. Мне исполнялось двадцать три. На все дни рождения семья собиралась в отцовском доме, то есть у нас. Соответственно, всей готовкой обычно занималась я. Но я очень надеялась, что у меня останется время прогуляться до кладбища и навестить могилы Кейси и мамы. Может, даже посидеть у маминого прохладного надгробия с книжкой в руках, прямо как в детстве. А попозже я сделаю шоколадный торт. Нет ничего лучше шоколадного торта в сочетании с холодным молоком и тишиной. Но, поскольку в доме соберется вся семья, тишина наступит не скоро.

Мне было немного стыдно за то, что мне не хочется общаться с родными в день рождения. Я понимала, что это странно. Я всегда была рада увидеться с ними, расцеловать их детей и накормить всех вкусным обедом. Просто меня охватила меланхолия. Встреча с Сэмюэлем натолкнула меня на мысли о Бетховене. Не могу сказать, что я изгнала музыку из своей жизни: я давала уроки и играла на органе в церкви. Но теперь я крайне редко слушала любимые произведения ради чистого удовольствия. Я старалась постоянно держать эмоции под контролем, а музыка имела обыкновение просачиваться сквозь стены, которые я возвела вокруг своей души. Впрочем, возможно, стоит послушать что-нибудь, что поднимет мне настроение, но не добавит новых трещин к тем, что уже появились на панцире моего сердца. Я подумала, что к шоколадному торту отлично подойдет одна из «Венгерских рапсодий».

Утром я сходила в церковь с отцом. В последнее время он стал чаще меня сопровождать. Я не спрашивала почему, просто радовалась, что папа со мной. Правая сторона его тела слушалась хуже, чем левая, но в остальном он полностью оправился от инсульта. В голубой парадной рубашке и темно-синих брюках папа выглядел просто красавчиком. Его волосы поседели и стали совсем белыми. Уверена, однажды и мои станут такими же. Кожа у отца была загорелая, как у всякого наездника. Яркие голубые глаза невольно приковывали к себе взгляд. Я удивлялась, почему его до сих пор не сцапала какая-нибудь одинокая вдовушка. Впрочем, выбирать было особенно не из кого. Разве что Потная Полли в своей забегаловке. Она прямо-таки боготворила моего папу. Стоило ему зайти в ее заведение, чтобы потолковать с тамошними стариками-завсегдатаями, а Полли уже несла ему горячий кофе. Представив отца с Потной Полли, я хихикнула, прикрыв рот рукой, а папа покосился на меня, нахмурив густые светлые брови.

В конце службы я решила исполнить гимн «Господь – пастырь мой» из двадцать третьего псалма, который я обожала. В его словах была такая искренняя вера и красота. Я часто шептала эту молитву, когда чувствовала, что вот-вот поддамся унынию. Прихожане пели гимн без особого чувства. Жесткие скамьи, голодное урчание в животе и непоседливые детишки, которые мечтают поскорее снять с себя парадную воскресную одежду, – все это мало способствует искренности. После финального псалма все вознесли молитву. Я встала из-за органа и вдруг заметила Дона и Нетти на одном из дальних рядов. Мое сердце замерло, а дыхание участилось. Сэмюэль сидел там же, весь такой выглаженный и накрахмаленный, в белой рубашке, черных брюках и красном галстуке. Интересно, как он выглядит в парадной форме морпеха? С тех пор как мы встретились в грозу, я его больше не видела. Его толстовка, выстиранная и аккуратно сложенная, лежала у меня дома на сушилке. Я до сих пор не нашла в себе сил дойти до дома Йейтсов и вернуть ее.